А.А. Керсновский про Милютинскую реформу. Часть 4.

Милютинская децентрализация скоро стала сказываться отрицательным образом. Штабы округов, которым приходилось ведать зачастую 8 и 10 дивизиями пехоты и 2 — 4 — кавалерии, оказались перегруженными работой. Должность бригадного (командира) тоже оказалась далеко не такой лишней, как то думали вначале, в 1873 году ее пришлось восстановить, а в 1874 году восстановлен Гвардейский корпус. Рижский военный округ еще в 1870 году был присоединен к Санкт-Петербургскому.

В ноябре 1876 года при частичной мобилизации армии сформировано 7 корпусов (VII — XII) и Кавказский по 2 пехотных и 1 кавалерийской дивизии в каждом. Кавказский корпус — в двойном составе: 4 пехотных и 2 кавалерийские дивизии. Корпуса названы не «пехотными», как прежде, а «армейскими». В феврале 1877 года, накануне войны, образовано еще 9 (Гренадерские, I — VI, XIII и XIV). Во время войны было сформировано еще 18 резервных пехотных дивизий (4 — в 1877 году и 14 — в 1878 году — в предвидении войны с Австро-Венгрией) и 2 крепостные. 3,5 резервных дивизий прибыли весной 1878 года в Болгарию. Всего в эту войну было мобилизовано 39.300 офицеров, 13.800 чиновников и 1.626.000 нижних чинов.

В 1878 году сформирован II Кавказский корпус, а в 1879 году образован XV армейский корпус, а все резервные дивизии упразднены. В том же 1879 году все пехотные полки приведены в 4-батальонный состав путем упразднения стрелковых рот. 1-я и 3-я стрелковые роты переименовывались в 13-ю — 15-ю роты, вновь формировалась 16-я, и все вместе образовывали 4-й батальон. В гвардии это было произведено уже в 1874 году.

По росписи 1880 года, в последний год царствования, в армии считалось 32.000 офицеров и 894.000 нижних чинов. Из высших тактических соединений имелось 19 корпусов (в 2 и 3 дивизии), 48 пехотных и 20 кавалерийских дивизий. Пехота: 1 — 3 гвардейские, 1 — 3 и Кавказская гренадерские дивизии, 1 — 41 пехотные дивизии. Конница: 1 — 2 гвардейские, 1 — 14 армейские кавалерийские дивизии, 1-я Донская, Кавказская драгунская и 1 — 2 Кавказские драгунские и 1 — 2 Кавказские казачьи дивизии.

Русская военная мысль продолжала находиться под гипнозом рационалистических прусско-германских доктрин. Поклонение пруссачине изменило только свои формы, идеал потсдамской кордегардии сменился научной методологией «Большого Генерального штаба». Преклонение перед фухтелями «Старого Фрица» сменилось преклонением перед методами «Великого Молчальника».

Эти методы Мольтке, крупнейшей военно-научной величины второй половины XIX века, стали всецело владеть умами. Величайший рационалист военного дела, действовавший в подходящей для себя обстановке прусской армии-машины, Мольтке добился замечательных результатов в 1866-м и 1870 годах. У нас его безоговорочно признали «мировым авторитетом». В то время, как французы, оправившись от разгрома, стали изучать Наполеона (прилежным, хоть и не всегда понятливым, учеником которого был и Мольтке), у нас вместо того, чтоб изучать Румянцева и Суворова, стали изучать Мольтке. Была допущена роковая ошибка — русская военная мысль окончательно оставлена в иностранном плену. Методы русской стратегии стали несамостоятельными и, как неизбежное следствие несамостоятельности, посредственными, трафаретными. Последствия чудовищной недооценки национального естества военного искусства и преобладающего значения национального элемента в военной науке сказались затем на полях Болгарии, Маньчжурии, Пруссии и Галиции...

Со всем этим заслуги Милютина как военного ученого весьма велики. Он явился родоначальником современной русской военно-научной литературы и пробил первую брешь в рутине. До Милютина была военная схоластика, после Милютина стала военная наука, правда, со схоластическим уклоном.

В деятельности этого преобразователя необходимо все время различать две стороны; военно-научную и военно-административную. В первой из указанных областей творчество Милютина было благотворно — он сдвинул военную науку с мертвой точки, создал благоприятные условия для ее развития. В области же административной его деятельность следует признать отрицательной — Милютину так же «не хватало Румянцева», как впоследствии Куропаткину «не хватало Скобелева».

Положительные результаты милютинских реформ были видны немедленно (и создали ему ореол «благодетельного гения» русской армии). Отрицательные же результаты выявились лишь постепенно, десятилетия спустя, и с полной отчетливостью сказались уже по уходе Милютина. Военно-окружная система внесла разнобой в подготовку войск (каждый командующий учил войска по-своему). Положение 1868 года вносило в долевое управление войск хаос импровизации, узаконило «отрядную систему». Однако все эти недочеты бледнеют перед главным и основным пороком деятельности Милютина — угашением воинского духа.

Милютин бюрократизировал всю русскую армию сверху донизу. Во всех уставах и положениях он провел преобладание штабного (с канцелярским уклоном) элемента над строевым, подчинение строевых начальников штабам и управлениям. В армии Мольтке начальник штаба дивизии был обычно в чине майора, корпуса — подполковник, самое большее полковник. У нас — на 2 чина выше. Германский начальник штаба дивизии считал за честь получить батальон, у нас он считал себя обойденным, получая полк. Борьба со строевым духом сказывается и в мелочах. Командиры дивизий переименованы в «начальников», отменено распоряжение носить орден святого Георгия выше всех прочих орденов. Военному организму был привит невоенный дух... Это катастрофическое снижение духа, моральное оскудение бюрократизированной армии не успело сказаться в ощутительной степени в 1877 — 1878 годах, но приняло грозные размеры в 1904 — 1905 годах, катастрофические — в 1914 — 1917 годах.

Но уже в ту эпоху ломки старых традиций, канцелярской нивелировки и просвещенного рационализма номерных полков раздался предостерегающий голос. Из рядов армии, из первого ее ряда, выступил защитник попранных духовных ценностей. Это был первый кавалер георгиевской звезды нового царствования, сокрушитель Шамиля, фельдмаршал князь Барятинский. Суровый воин, солдат Божией милостью, он своим «внутренним оком» (как сказал бы Румянцев) угадывал беды, которые несет родной армии новый, «нестроевой», уклад жизни, чувствовал всю опасность угашения духа, осуществляемого его бывшим начальником штаба.

«Боевой дух армии, — писал он Государю, — необходимо исчезнет, если административное начало, только содействующее, начнет преобладать над началом, составляющим честь и славу воинской службы». Фельдмаршал подверг обстоятельной критике милютинское Положение о полевом управлении войсками, указывая на его бюрократический характер.

Приведем существенную часть этой пророческой записки. «Зачем учреждения военного времени истекают у нас из учреждений мирных? — спрашивает Барятинский. — Так как армия существует для войны, то и выводы должны быть обратными. Между тем новое военное Положение вышло из нынешнего мирного, послужив ему основанием, рамой. На военный Устав 46 года никто не жаловался, напротив, военными людьми всего света он признан за совершенство». Фельдмаршал находил в новом Положении «унижение воинского начала перед административным, основанном у нас теперь на двойственной полуподчиненности и на оскорбительном чувстве взаимного недоверия, не свойственном военному духу...

От военного министра не требуется боевых качеств; он должен быть хорошим администратором. Оттого у нас он чаще назначается из людей, не известных армии, в военном деле мало или вовсе опыта не имеющих, а иногда не только в военное, но и в мирное время никогда солдатами не командовавших. Впрочем, неудобств от этого быть не может, если военный министр строго ограничивается установленным для него кругом действий. Вождь армии избирается по другому началу. Он должен быть известен войску и Отечеству своей доблестью и опытом... Новое Положение умаляет власть и должность главнокомандующего, поставленного в полную зависимость от центрального военного управления, получившего значение гофкригсрата... Управление армией понижено в значении, начальник штаба поставлен в зависимость вредную и небывалую от военного министра...

Армия на войне подобна кораблю на океане, снаряженному сообразно указанной ему цели; он заключает в самом себе все средства существования и успешности. Как корабль, армия составляет независимое целое, доверенное главнокомандующему на тех же основаниях самостоятельной отдельности, как корабль отдается капитану, посылаемому вокруг света. В этом уподоблении заключается та непогрешимая и священная истина, которая до сих пор служила основой нашего устройства на войне. При составлении нового Положения военному министерству следовало прежде всего оградить эту основу от всяких посягательств. Вместо того в задачу составителям Положения поставлено было сохранить прежде всего неприкосновенность отношений, установленных для мирного времени между министром и армиею. Значит, с самого же начала нарушено было должное отношение между главными сторонами дела. Нельзя применять во что бы ни стало незыблемое к условному».

К несчастью, вера в научный авторитет Милютина взяла верх у Государя над привязанностью к другу детства, медаль академии наук перевесила георгиевскую звезду. И милютинское Положение 1868 года было оставлено, пока не захлебнулось в крови Третьей Плевны... Румянцевская школа дала нам в административном отношении Потемкина, в полководческом — Суворова. Милютинская школа смогла дать лишь Сухомлинова и Куропаткина.

Семена просвещенного, но бездушного рационализма — «Зубы Дракона», посеянные в шестидесятых годах, дали всходы маньчжурского гаоляна и безотрадных полей Мировой войны. Исследуя бюрократию Сухомлинова, полководчество Куропаткина и Жилинского, сдачу Клюева и Бобыря, дезертирство Благовещенского и Мышлаевского, мы всегда наткнемся на первоисточник зла — на то оскудение духа, что явилось результатом уклада, сообщенного армии графом Димитрием Алексеевичем Милютиным.