Поход на Париж. Сольдау. Часть 2.

Вторник, 1 сентября.

Сазонов сообщает мне сегодня утром, на основании телеграммы Извольского, что правительство республики решило переехать в Бордо, если главнокомандующий найдет, что высшие интересы национальной обороны пробуждают не преграждать немцам дороги на Париж.

– Это – решение горестное, но прекрасное, – говорит он мне, – и оно заставляет меня удивляться французскому патриотизму. Затем он сообщает мне телеграммы, посланные 30 и 31 августа полковником Игнатьевым, военным атташе при французской Главной квартире, каждая фраза которых проникает в меня, как удар кинжала:

«Немецкая армия, обойдя левый фланг французской армии, непреодолимо продвигается на Париж, переходами в 30 километров в среднем... По моему мнению, вступление немцев в Париж есть только вопрос дней, так как французы не располагают достаточными силами, чтобы произвести контратаку против обходящей группы, без риска быть отрезанными от остальных войск...»

К счастью, он признает, что дух войск остается превосходным.

Сазонов спрашивает меня:

– Разве нет способов защищать Париж? Я думал, что Париж, основательно укреплен... Я не могу скрыть от вас, что взятие Парижа произвело бы здесь прискорбное впечатление.., особенно после нашего несчастья у Сольдау; так как, в конце концов, узнают, что мы потеряли 110.000 человек…

Взяв снова телеграммы полковника Игнатьева, я оспариваю, как только могу, его заключения; я уверяю, что укрепленный лагерь вокруг Парижа сильно вооружен, и утверждаю, что характер генерала Галлиени гарантирует нам упорство сопротивления.

Указом, подписанным вчера вечером, установлено, что город Санкт-Петербург будет отныне называться Петроградом. … Но с точки зрения исторической, это – бессмыслица.

[96]

Среда, 2 сентября.

Сообщение русского штаба объявляет о несчастии при Сольдау в следующих выражениях: «Вследствие накопившихся подкреплений, стянутых со всего фронта благодаря широко развитой сети железных дорог, превосходные силы германцев обрушились на наши силы около двух корпусов, подвергнувшихся самому сильному обстрелу тяжелой артиллерией, от которой мы понесли большие потери... Генерал Самсонов, Мартос и Пестич и некоторые чины штабов погибли»...

Публика не обманывается этим лаконизмом. Шепотом передают всевозможные версии относительно этого сражения; преувеличивают цифры потерь; обвиняют ген. Ренненкампфа в измене; доходят до того, что говорят, будто немцы имеют шпионов среди окружающих Сухомлинова лиц; наконец, уверяют, что ген. Самсонов не был убит, но что он покончил самоубийством, не желая пережить уничтожения своей армии.

Ген. Беляев, начальник главного управления генерального штаба, утверждает, что энергичное наступление русских в Восточной Пруссии и быстрота их продвижения на Львов — заставляют немцев возвращать на восток войска, которые направлялись во Францию:

– Я могу, – говорит он мне, – гарантировать вам, что немецкий штаб не ожидал, что мы так быстро вступим в строй; он думал, что наша мобилизация и наше сосредоточивание войск будут происходить значительнее медленнее; он рассчитывал, что мы не сможем начать наступление, ни в одном пункте, раньше 15 или 20 сентября, и он полагал, что до тех пор он будет иметь время вывести Францию из строя...

Четверг, 3 сентября.

От Уазы до Вогезов семь немецких армий, грозный Левиафан из стали, продолжают свое охватывающее наступление, с быстротой переходов, с совершенством маневров и силой ударов, о которых еще ни одна война не давала представления. В настоящий момент линия французской и английской армий отмечается с востока на запад таким образом: Бельфор, Верден, Витри ле Франсуа, Сезанн, Мо, Понтуаз.

В Галиции, к счастью, успех у русских блестящий.

[97]

Они вступили во Львов. Отступление австро-венгерцев приняло характер бегства.

С 17 августа русские, отправившись от линии Ковель – Ровно – Проскуров, продвинулись на 200 километров. Во время этой операции они захватили 70.000 человек и 300 орудий. На фронте Люблин – Холм австро-венгерцы еще сопротивляются.

Пятница, 4 сентября.

Угроза, которая парит над Парижем, поддерживает в русском обществе пессимистическое настроение, почти заставляющее забывать победу у Львова. Здесь не сомневаются в том, что германцы овладеют приступом укрепленным лагерем Парижа. После этого, как говорят, Франция будет принуждена капитулировать. Затем Германия обратится всей своей массой на Россию.

Откуда исходят эти слухи? Кем они распространяются?

Разговор, который я только что имел с одним из моих тайных осведомителей, N, слишком просвещает меня в этом отношении. Личность эта подозрительная…; но он хорошо осведомлен о том, что происходит и что говорится среди лиц, окружающих монархов… После восхваления великолепного патриотизма, воодушевляющего Францию, он продолжает:

– Я пришел заимствовать у вас немного бодрости, ваше превосходительство, так как, не скрою от вас, я отовсюду слышу самые мрачные предсказания.

– Пусть бы подождали, по крайней мере, результата сражения, которое начинается на Марне... И, даже если это сражение не будет удачным для нас, дело еще вовсе не станет безнадежным...

Я подтверждаю свое уверение рядом положительных фактов и обдуманных предположений, которые не оставляют мне никакого сомнения в нашей окончательной победе, если у нас хватит хладнокровия и упорства.

– Это правда, – отвечает N, – это правда! И мне очень приятно это слышать. Но есть один элемент, который вы не принимаете в соображение, и который играет большую роль в пессимизме, наблюдаемом повсюду... особенно в высших сферах.

– Ах, особенно в высших сферах?

[98]

– Да, в высших слоях Двора и общества, среди людей, которые обычно близки к монархам, и которые больше всего беспокоятся.

– Почему же?

– Потому что... в этих кругах уже давно обращают внимание на неудачи императора; знают, что ему не удается все, что он предпринимает, что судьба всегда против него, наконец, что он явно обречен на катастрофы. К тому же, кажется, что линии его руки ужасны.

— Как... такие пустяки могут производить впечатление?

– Чего же вы хотите, господин посол. Мы – русские и, следовательно, суеверны. Но разве не очевидно, что императору предопределены несчастья?

Понизив голос, как если бы он сообщал мне страшную тайну, и устремив на меня пронзительный взгляд своих желтых глаз, которые по временам вспыхивают мрачным огнем, он перечисляет невероятный ряд происшествий, разочарований, превратностей судьбы, несчастий, которые в продолжение девятнадцати лет отмечали царствование Николая II. Ряд этот начинается торжеством коронации, на Ходынском поле, в Москве, … И когда волнение

[99]

едва успокаивается, председатель Совета Столыпин, который выказал себя спасителем России, падает однажды вечером, в киевском театре, перед императорской ложей, под револьверным выстрелом агента тайной полиции.

Дойдя до конца этой мрачной серии, N. заключает:

– Вы признаете, ваше превосходительство, что император обречен на катастрофы и что мы имеем право бояться, когда размышляем о перспективах, которые эта война открывает перед нами?

– Следует относиться к своей судьбе без трепета, ибо я из тех, которые верят, что судьба должна считаться с нами; но если вы так чувствительны к несчастным влияниям, разве вы не заметили, что царь имеет теперь среди своих противников человека, который, что касается неудач, не уступит первенства никому, а именно – императора Франца-Иосифа. В игре против него нет риска, потому, что выигрыш несомненен.

– Да, но есть еще Германия. И мы не в силах ее победить.

– Одни нет. Но рядом с вами стоят Франция и Англия... Затем, ради Бога, не говорите себе заранее, что вы не в силах победить Германию. Сражайтесь сначала со всей энергией, со всем героизмом, на который вы способны, и вы увидите, что с каждым днем победа будет вам казаться более верной.

Среда, 9 сентября.

На восток от Парижа, от Урка до Монмирайля, французские и английские войска медленно продвигаются вперед. По совершенно правильному инстинкту русское общественное мнение гораздо более интересуется сражением на Марне, чем победами в Галиции.

Вся судьба войны действительно решается на западном фронте. Если Франция не устоит, то Россия принуждена будет отказаться от борьбы. Бои в Восточной Пруссии дают мне каждый день новые доказательства этого. Ясно, что русским не по плечу бороться с немцами, которые подавляют их превосходством тактической подготовки, искусством командования, обилием боевых запасов, разнообразием способов передвижения. Зато русские кажутся равными с австро-венгерцами; они имеют даже преимущество в рвении и в стойкости под огнем.

[100]

Четверг, 10 сентября.

На восток от Вислы, на границе Северной Галиции и Польши, русские прорвали неприятельскую линию между Красником и Томашевом.

Но в Восточной Пруссии армия генерала Ренненкампфа в расстройстве.

Из Франции известия удовлетворительны. Наши войска перешли Марну между Мо и Шато-Тьерри. У Сезанна прусская гвардия была отброшена на север от Сент-Гондских болот. Если наш правый фланг, который образует «петлю» и простирается от Бар-ле-Дюка до Вердена, будет стойко держаться, вся немецкая линия разорвется.

Пятница, 11 сентября.

Победа! Мы выиграли сражение на Марне! На всем фронте германские войска отступают на север! Теперь Париж вне опасности! Франция спасена!

Русские также победили между Красником и Томашевым. Австро-венгерские силы, увеличенные немецкими подкреплениями, доходили более, чем до миллиона человек; артиллерии насчитывалось более 2500 пушек. Зато армия генерала Ренненкампфа должна была покинуть Восточную Пруссию; немцы заняли Сувалки.

[101]

Примечание: Французский посол естественно обращает максимум внимания на события во Франции, т.е. Большое отступление и Марнскую битву. Восточный фронт он также видит через призму событий на западе, то есть искаженным. Выпячиваются события в Восточной Пруссии (и особенно Танненберг), но зато в тени их оказывается Галицийская битва, имевшая втрое больший масштаб.

Предыдущее: Поход на Париж. Сольдау. Часть 1.

Следующее: Д. А. Милютин. Положение дел в ВМ в 1861 г. Часть 1.

*** ^^^